Продолжение исторического обзора «Туркменистан пронёс сквозь время Великий Шёлковый путь» — история рождения и становления Великого Шёлкового пути.
Цикл из трёх статей подготовил старший научный сотрудник института истории и археологии Академии Наук Туркменистана Джума Оразклычев. Первая статья цикла «Парфия и рождение Великого Шёлкового пути» рассказала о зарождении Великого Шёлкового пути. Сквозь время и века заглянем дальше.
Политика и экономика постоянно меняются, культура обладает большей инерцией, но всё же находится в постоянном движении, а вот ментальность народа остается неизменной.
Огузская империя или возвращение парфян
После ухода с исторической сцены парфян, эстафета контроля над континентами и, в частности, над Великим Шёлковым путём, была подхвачена империей, созданной в VI веке предками туркмен.
Родившийся в Иерусалиме и много путешествовавший ал-Макдиси, автор сочинения «Наилучшее распределение для познания о различных странах» с точными топографическими данными, о многих из которых другие географы умалчивают, называет имперскую резиденцию — город Орду, «где живет туркменский царь».
Империя получила в историографии название Тюркского каганата, поскольку племени докуз-огузы удалось не просто объединить под своей властью множество тюркских народов, но и править так, что все подданные огромного многонационального государства чувствовали себя такими же равноправными, как и ее основатели – огузы.
Открыл эту империю для истории и предложил гипотезу о том, что речь идет о реинкарнации Парфии, немецкий исследователь доктор Даниил Мессершмидт, предпринявший в XVIII веке экспедицию в Сибирь.
Вот как состоялось это открытие. В один из августовских дней 1721 года, экспедиция вышла к речушке Уйбат, весело бежавшей к могучему Енисею. Один из сопровождающих, местный житель, поднявшись на стременах своего гнедого коня, показал Мессершмидту, ехавшему в повозке, на одиноко возвышающийся в степи камень.
На выгнутом в виде сабли камне были видны более дюжины ровных строчек загадочных знаков. Мессершмидт, отмечая в своей описи каменную книгу как «Уйбатский памятник, вырезанный руническими письменами», радовался: «Да, за такой находкой стоило проехать несколько тысяч вёрст по скверным дорогам, перенося многие лишения!» Внимательный взгляд учёного разглядел проступавшие в рунических письменах буквы, как казалось, исчезнувшего как Атлантида государства, и сделал предположение, что «не все эти знаки руны, а что к ним примешан, может быть, другой род древних парфянских букв». Неожиданно яркой молнией озарила мысль, что это почерк Парфии, и перед взором ошеломлённого Мессершмидта в прозрачном воздухе стало сгущаться, приобретая всё более чёткие очертания видение великой империи.
После XV-ХVI веков с открытием Америки и её древних цивилизаций, казалось, что больше на земле и открывать нечего. Хотя позже и была открыта Австралия, но резонанса это событие не вызвало, а ко времени открытия Антарктиды, по площади почти равной Южной Америке, мир трудно было уже чем-либо удивить.
И всё же обнаруженные Мессершмидтом надписи вызвали, по выражению французского востоковеда Луи Базена, кипение в интеллектуальном мире. Как выяснилось впоследствии, авторство надписей принадлежит огромной империи, почти тысячу лет ждавшей своего Колумба. Мессершмидт нашёл цивилизацию, и не в пространстве, а во времени. Это было действительно чудо, всё равно как открыть обратную сторону Луны, которая всё это время, сама оставаясь невидимой, со спокойным достоинством наблюдала за нами со своего Млечного пути Всемирной истории.
Предположение Мессершмидта о парфянском происхождении открытых им знаков впоследствии получила подтверждение. Австрийский филолог Добльхофер посвятил истории героических усилий исследователей древних письменностей монографию «Знаки и чудеса», которая выдержала множество изданий и была переведена на английский, французский, итальянский, голландский, русский, словацкий, венгерский, португальский и японский языки. В этой книге Добльхофер особо подчёркивает, что лингвисты пришли к следующему выводу: енисейские и орхонские надписи родственны письменности парфянской династии Аршакидов.
Между государственностью и этносом нет прямой зависимости. Трудно поверить в то, что парфяне, узнав о разгроме в Мидии в 224 году армии Вологеза V, тут же, как по волшебству, все внезапно исчезают. Российский историк Кошеленко настойчиво подчёркивал, что парфяне продолжали существовать ещё несколько веков, что подтверждается огромным количеством источников.
Часть парфян ушла на восток, и, вполне возможно, что именно их потомки создали в VI веке на Алтае новое государство и вернули себе прежние владения, удерживая их до VIII века. Феномен ухода коренного народа-воина со своей земли и его мощного возвращения нашёл отражение в следующих словах академика Бартольда: «Предводители огузов ушли из своей страны, чтобы создать себе государство в завоёванных землях, и уже из этого государства потом покорили ту страну, откуда пришли».
Доктор Мессершмидт, открыв письменность одной из самых могущественных за всю историю человечества империй и первым указав, что это парфяне, сотворил чудо – вернул Парфии вторую молодость, оставив в наследство мировой науке целинное неисследованное поле, благодатное для новых захватывающих дух исторических открытий.
Во внешней политике для огузов, также как и для парфян, приоритетом был мир, о чем говорят орхонские надписи, в частности, Кюль тегина: «Живущие по четырем сторонам света народы я принудил к миру, сделал всех мирными, невраждебными».
Моральные устои в империи были подняты на небывалую высоту: измена государству и супружеская измена карались одинаково – смертной казнью.
Об интенсивности отношений между Огузской империей и Византией говорит тот факт, что после огузского посольства в Константинополь в 567 г., которое завершилось заключением соглашения, за 8 последующих лет к докуз-огузам прибыло 7 византийских посольств.
Так же как и парфяне, огузы не просто контролировали межконтинентальную совместную культурную работу, но и продолжали развивать свою собственную культуру, уже имевшую древние традиции, и, по мнению Л.Н.Гумилева, ни в чем не уступавшую культурам Китая, Ирана, Византии и Индии.
Французский востоковед Эдуард Шаванн, говоря о значении империи огузов, называет ее краеугольным камнем мировой истории, отличавшейся не только военным могуществом, но и высочайшим уровнем искусства. Вот, приводимое историком описание походного шатра огузского императора: золотой трон, расставленные повсюду золотые статуи, урны, кувшины, бочонки для воды — всё из золота!
Отвечая на вопрос, почему же не сохранились произведения искусства, созданные огузскими мастерами, Шаванн пишет: «Их искусство, материалом для которого были только драгоценные металлы, создало произведения, сама ценность которых подвергала их опасности быть уничтоженными и перелитыми в монеты; вне сомнений, это и стало причиной того, что они почти полностью исчезли».
Из тех редких сохранившихся до наших дней шедевров огузских мастеров следует отметить ювелирные изделия из золота, подаренные Петру I и Екатерине I сибирским губернатором Гагариным и уральским предпринимателем Демидовым. Сейчас эта коллекция составляет гордость Эрмитажа – 250 произведений искусства из золота общим весом более 33 кг.
Профессор Сорбонны Леон Каюн, сравнивая огузских императоров с другими монархами, писал, что если египетский фараон, персидский или ассирийский царь угнетал толпы людей ради своей собственной славы или ради возвеличивания своих богов, то огузский император «думает только о славе своей нации».
Огузская империя, правопреемница Парфии, в течение двух столетий держала в своих руках контроль над мировым пространством, и VI-VIII века можно назвать, по терминологии теоретика экзистенциализма немецкого философа Карла Ясперса, «осевым временем», которое имело глобальные последствия для человечества. Народы и цивилизации все более втягивались в орбиту Огузской империи, что способствовало формированию целостной ментальной карты мира.
Политическая и экономическая карты меняются относительно быстро и даже стремительно. Культурная карта мира обладает большей инерцией, но из-за взаимопроникновения и взаимообогащения, культура того или иного народа, какими бы консервативными ни были ее основы, все же находится в постоянном движении. А вот ментальность народа остается неизменной.
Наглядный тому пример — ментальность туркменского народа, которая при всех стремительно меняющихся внешних атрибутах цивилизации, остается прочнейшим стержнем и своеобразным внутренним камертоном, над которым бессильно даже время.
